Я думал о чем-то своем, но постарался сосредоточиться на ее вопросе.
— Это может на время замедлить их продвижение. Но остановить — нет! На самом деле ничто не остановит строительство дороги. Ты можешь только задержать его. Мой народ верит в то, что дорога принесет ему богатство. Древесину, мясо, меха. А еще откроет путь к морю за Рубежными горами, и тогда появится возможность торговать с теми, кто живет на берегу. — Я печально покачал головой. — Пока богатство зовет мой народ, он найдет способ до него добраться.
Она нахмурилась.
— Ты называешь захватчиков «мой народ», но это неправильно. Я ведь тебе говорила, что с тех пор, как мы забрали тебя, ты принадлежишь только нам, — Она склонила голову набок и посмотрела мне в глаза. Ее взгляд пронзил меня насквозь, и мне показалось, что внутри моего существа она видит другого человека, о существовании которого я и не подозревал. — Что это, сын-солдат? Ты просыпаешься навстречу двум мирам? Это плохо. Так быть не должно.
Она ласково положила руку мне на голову. Ощущение было приятным, и вдруг я почувствовал, как все мои тревоги уходят, а их место занимает уверенность, что все будет хорошо. Улыбнувшись умиротворению, которое, надо полагать, появилось на моем лице, женщина несколько раз провела ладонями по своим волосам, словно бы тоже желая успокоиться, и я действительно откуда-то знал, что она очень взволнована. Затем она поднесла руку к лицу и посмотрела на меня сквозь растопыренные толстые пальцы.
— Ты ничего не сказал о том, как используешь свою магию, сын-солдат. Она живет в тебе с того момента, как ты ее получил. Что ты сделал для нас? Магия тебя выбрала. Я почувствовала, как она взяла тебя к себе. Всем известно, что тот, кого коснется магия бога, становится на путь свершений. Ты обязан выполнить свое предначертание — прогнать захватчиков, заставить их уйти из нашего леса. Что ты сделал?
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
Ее вопрос и мой ответ были знакомы мне, как вечерняя молитва, выученная в детстве. Она снова попыталась объяснить.
— Ты должен был что-то сделать. Какой-то твой поступок выпустит магию наружу, а ты поможешь чарам и станешь великим человеком. Не бойся рассказать мне, магия не станет слабее. А я почувствую себя спокойнее. Прошу тебя, скажи, и я тогда смогу поведать лесу, что уже близок конец ожидания. Стражи больше не могут танцевать. Они устали. И они умирают. А когда смерть заберет последнего, стена падет. И уже ничто в мире не сможет остановить захватчиков. Они будут разгуливать под деревьями, рубить их и жечь. Ты же знаешь, что они станут делать. Вспомни вырубку!
Мы почти подошли к водопаду. Мне ужасно хотелось его увидеть, и я пытался разглядеть серебристые струи за деревьями, но стволы вдруг словно сомкнули ряды, закрывая мне дивный вид.
— Я не понимаю вас.
Она вздохнула, и ветер пронесся по кронам деревьев.
— Если бы такое было возможно, я бы сказала, что магия сделала плохой выбор. Ибо тот, кто принадлежит нашему народу, должен знать, как использовать дар. — Она слегка пожала плечами. — Мне придется сделать то, что в моих силах, а их осталось так мало. Для меня время свершений прошло. Мне осталось тихо доживать свой век. Но, я боюсь, ты не сможешь прогнать их сам, и тебе потребуются те крохи моего могущества, что еще сохранились. — Она вздохнула и соединила толстые ладони, и тут же на землю посыпалась мелкая коричневая пыль. — Я кое-что придумала. Это очень древние чары. С их помощью мы сможем сделать захватчиков гораздо слабее. Нет более надежного способа разрушить армию, нежели заставить соплеменников идти друг против друга. Что ж, теперь мы непременно узнаем, как ты смог нам помочь.
Она подняла руку и махнула в мою сторону. Я почувствовал в этом жесте невероятную силу.
— Когда магия тебя найдет, ты услышишь ее зов. И тогда все начнется. Не противься ей.
Мне вдруг стало невероятно страшно. Женщина смотрела на меня, и ее глаза становились все темнее и темнее, она меня осуждала.
— Тебе пора уходить. И прекрати об этом думать.
Я неожиданно проснулся в кромешной темноте нашей спальни. По крыше над головой стучал дождь, вокруг сопели мои товарищи. А в сознании у меня еще кружили осколки диковинного сна. Я прикоснулся к ним, пытаясь собрать воедино, но они рассыпались на отдельные, все более мелкие и мелкие фрагменты. На меня накатила волна ужаса, многократно превосходящего те ощущения, что возникают после обычного ночного кошмара. Это был ужас перед чем-то реальным, чем-то, чего я никак не мог вспомнить. Ветер усилился, и дождь громче застучал по крыше и оконному стеклу, потом ненадолго все стихло, а спустя еще немного времени непогода разбушевалась вновь. Я лежал без сна до самого утра, а потом встал, чтобы начать новый день.
Не знаю, где Горд взял силы, чтобы пережить этот день. Меня, как я и опасался, наказали за незаконченное задание по математике, отчего настроение, естественно, испортилось. А когда я узнал, что кадет-лейтенанта Тайбера нашли мертвецки пьяным и не просто отстранили от занятий, а исключили из Академии за поведение, недостойное офицера, на душе у меня стало совсем погано. Я был уверен, что он не заслужил такого жестокого наказания, но у меня не имелось никаких доказательств. Я даже не мог решиться сообщить о своих подозрениях доктору Амикасу, и меня угнетали сомнения, что тому причиной трусость или практичность.
Новость о безобразном поступке Тайбера заслонила интерес к тому, что произошло с Гордом. Меня разочаровали мои соседи по комнате тем, что сразу поверили, будто толстяк мог получить столько синяков, свалившись с лестницы в библиотеку. У него красовался роскошный синяк под глазом, и он заметно хромал, когда мы маршировали на занятия и обратно, однако я видел, что он пребывает в приподнятом расположении духа, и это было выше моего понимания.