— Спасибо, ты нас просветил, — заявил молчавший до этих пор Трист, хотя я видел, что во время монолога Горда он дважды закатывал глаза. — Неужели ты и в самом деле полагаешь, что никто из собравшихся здесь не думал о причинах происходящего в Академии?
И тут же все кадеты принялись кивать, хотя я сильно сомневаюсь, что кто-то из них анализировал ситуацию так скрупулезно, как Горд.
— Не всем из нас потребовалось перенести побои, дабы понять, что творится в Академии, — добавил Трист, неуловимо повернув все так, что Горд оказался сам виноват в своих неприятностях.
Я набрал в грудь побольше воздуха, желая высказать свою точку зрения, но меня опередил до боли знакомый мальчишеский голос.
— Может, не стоит уж так сильно напирать на политику. Некоторые кадеты полагают, что репутация Академии страдает из-за свиньи, примазавшейся к сыновьям-солдатам.
Интересно, как долго Колдер оставался незамеченным и слушал наш разговор?
— Что тебе здесь нужно? — резко спросил Спинк. Колдер злобно улыбнулся.
— На самом деле нужен ты. Нет, конечно, не мне! Но мой отец по какой-то причине желает тебя видеть. Немедленно. Отправляйся в его кабинет в административном здании. — Затем он перевел взгляд на Триста. Я заметил тень боли, мелькнувшую в глазах мальчишки, и заговорил он, как обиженный любовник. — Все еще смеешься надо мной, Трист? С моей стороны было глупо верить тебе и думать, будто ты и впрямь хочешь со мной дружить.
Тристу следовало бы стать актером, а не солдатом. На его лице появилось искреннее недоумение.
— Я над тобой смеялся, Колдер? Не помню такого.
— Ты меня отравил, когда предложил пожевать табак. Ты прекрасно знал, как мне будет плохо. Не сомневаюсь, что потом вы все сидели и смеялись надо мной.
Так и было. Я попытался не выглядеть виноватым. Однако Трист с легкостью вышел из положения. Он развел руки в стороны, словно хотел показать, что у него нет оружия.
— Но как я мог над тобой смеяться, Колдер? Ты забыл, что я помог тебе, а потом проводил до самого дома.
— Ты хотел, чтобы меня вырвало на глазах у всех кадетов. Чтобы унизить меня, сделав всеобщим посмешищем. — В голосе Колдера чувствовалось такое напряжение, что я даже немного его пожалел.
Мальчишка ужасно хотел, чтобы Трист оказался невиновным. Между тем Трист сделал вид, будто обижен.
— Колдер, я уже говорил тебе об этом раньше. Никогда прежде я не видел, чтобы кому-то становилось плохо от маленького кусочка табака. Там, откуда я родом, даже дети жуют табак и получают от этого удовольствие. Больше того, я не раз слышал, что это полезно в медицинских целях. Однажды я видел, как моя мать давала табак моей маленькой сестре. От колик.
Мне показалось, что Трист сделал едва заметный знак Орону. Рыжеволосый кадет тут же встрял в разговор.
— Я тоже ничего не понимаю, — заявил он. — Я сам жую табак с восьми лет и никогда не испытывал никаких неприятных ощущений.
— А кадет Джарис сказал, что всякому, кто в первый раз жует табак, становится плохо. Он сказал, ты специально подсунул мне табак, чтобы меня вырвало. И добавил, что мне не следует дружить с сыновьями новых аристократов, поскольку все они только и хотят надо мной посмеяться. — Колдер изо всех сил старался говорить спокойно.
Он стоял в наступившей тишине, раздираемый противоречивыми чувствами. Я видел, что мальчишка боится потерять Триста, лишиться его дружбы. Мне стало жаль Колдера, такого юного и одинокого, однако я испытал удовлетворение. Я не сомневался, что сынок полковника имел отношение к нападению на Тайбера и Горда. Он был предателем, а как говорится в Писании, предатели заслуживают только предательства. Трист беспомощно развел руками.
— Что я могу тебе сказать, Колдер? Я не стану плохо говорить о кадете, будущем офицере каваллы, поэтому мне трудно объяснить, с какой стати другие готовы лгать и клеветать, чтобы ты мне не доверял. Могу лишь со всей искренностью заверить: я сожалею, что тебе стало плохо от табака, которым я с тобой поделился. Вот тебе моя рука. — И с этими словами золотоволосый кадет шагнул вперед.
Колдер выглядел так, словно солнце взошло только для него. Он торопливо шагнул навстречу и пожал руку Триста, а Спинк с отвращением пробормотал:
— И пусть добрый бог будет тому свидетель.
Это присловье, как однажды сказал мой отец, может быть и благословением, и проклятием, ведь не многие из нас просят доброго бога стать свидетелем того, что мы делаем каждый день. Я не уверен, слышал ли Колдер слова Спинка, но он повернулся к нему и с волчьей ухмылкой напомнил:
— Мой отец не любит, когда его заставляют ждать!
Я видел, что Спинк с трудом сдерживается, чтобы не поставить мальчишку на место. Но в конце концов он молча встал, собрал книги и привел свое рабочее место в порядок.
— Странно, что командир в своем кабинете в такое позднее время, — заметил я, и на лице Колдера появилось торжествующее выражение.
— А где же еще ему встречаться с кадетом, если речь идет о вопросах дисциплины?
— Дисциплины? — На лице Спинка появилась тревога — и у него были на то все основания.
Когда кадета в столь неурочный час вызывают в кабинет начальника Академии в связи с вопросами, касающимися дисциплины, хорошего ждать не приходится. Речь, скорее всего, пойдет либо о временном отстранении от учебы, либо вовсе об исключении.
Колдер сладенько улыбнулся.
— Конечно, мне неизвестно, о чем собирается побеседовать с тобой отец, — заявил он, всем своим видом показывая, что это не так. Он выглянул в окно. — Но я бы советовал тебе поторопиться.
— Хочешь, чтобы я пошел с тобой? — вызвался я. Любопытство мешалось с плохими предчувствиями.